Хрбет, покрытый ссновым лесм, врзается(3) в город с юга. Он разрубат на две части солнечную окраину. Слева ракинулся новый район восточных улиц. Справа белет какой(то) (много)этажный псёлок.
Если поднятся на большой валун, то можно увидть, как (тёмно)зелёные горы прближаются к (юго)западу. Они окутываются синвой и слваются на гризонте с морем синго леса.
Горы (не)бльшие. Есть десь и камеые зубц и гранитные обрывы.(4) Много вршин, на которые могут поднятся даже совсем малнькие мальчишки. десь сосны раступаются открывают пляну. В метёлках высокй травы греются под солнцм валуны, похоже на спящих слнят. (Зеленовато)серый мох покрыват их спины узорчтыми(2) чшуйками. Сквоь пордевший лес увидшь дома и ленточку асфальта и троейбус на этой ленточк.
Хребет, покрытый сосновым лесом, врезается(3) в город с юга. Он разрубает на две части солнечную окраину. Слева раскинулся новый район восточных улиц. Справа белеет какой-то многоэтажный посёлок.
Горы небольшие. Есть здесь и каменные зубцы, и гранитные обрывы.(4) Много вершин, на которые могут подняться даже совсем маленькие мальчишки. Здесь сосны расступаются, открывают поляну. В метёлках высокой травы греются под солнцем валуны, похожие на спящих слонят. Зеленовато-серый мох покрывает их спины узорчатыми(2) чешуйками. Сквозь поредевший лес увидишь дома, и ленточку асфальта, и троллейбус на этой ленточке.
Если подняться на большой валун, то можно увидеть, как тёмно-зелёные горы приближаются к юго-западу. Они окутываются синевой и сливаются на горизонте с морем синего леса.
(По В. Крапивину)
ВПР 2021. Русский язык. 6 класс. Вариант 8
Всем мальчишкам с Уктусских гор, где лес подходит к самым окнам
Прямая Стрела
Всем мальчишкам с Уктусских гор, где лес подходит к самым окнам Свердловска
Хребет, покрытый сосновым лесом, врезается в город с юга. Он разрубает на две части самую солнечную окраину. Слева раскинулся новый район восточных улиц. Справа белеет многоэтажный поселок химкомбината.
Горы небольшие. Но все-таки это горы. Есть там и острые каменные зубцы, и гранитные обрывы, хоть встречаются они не часто. Зато много круглых вершин, на которые могут подняться даже совсем маленькие мальчишки. На одной из самых высоких гор сосны расступаются и открывают поляну. Здесь, в метелках высокой травы, среди глазастых ромашек греются под солнцем валуны, похожие на спящих слонят. Сухой зеленовато-серый мох покрывает спины слонят узорчатыми чешуйками.
Если взойти на эту вершину да еще подняться на самый большой валун, то можно увидеть, как горы плавными волнами уходят к юго-западу. Волны, сначала темно-зеленые, вдали окутываются синевой и, наконец, сливаются на горизонте с морем совершенно синего леса.
Это имя дали ему не зря. Сам хребет называется странно и красиво — Прямая Стрела. Так назвали его древние жители гор, смелые всадники в острых лисьих шапках, с луками, выгнутыми, как маленькие коромысла.
Говорят, по берегам ручья, который бежит вдоль западного склона, рос удивительный кустарник с прямыми и крепкими ветками. Всадники делали из этих веток стрелы.
Стрелогорску тесно внизу. Некоторые улицы уже заползают на горы, подобрались к самому лесу.
На самой высокой улице, на той, за которой уже поднимается березовый подлесок, как раз и живут герои этой повести. Вообще там живет много людей: рабочие с химкомбината и фабрики «Металлист», почтальоны, учителя, шофер дядя Саша, лейтенант милиции Сережа, мальчишки и пенсионер Гурьян Кириллович.
О Гурьяне Кирилловиче стоит рассказать подробнее потому, что мы с ним еще встретимся. Мальчишки не любят этого почтенного человека. Называют его не иначе, как Курьян Курилыч. Впрочем, чаще зовут его просто Курилычем. А все из-за того, что Гурьян Кириллович каждый день рассказывает соседям, будто бросил курить. Ему вредно курить. У него гипертония и больное сердце. Поговорив о гипертонии и больном сердце, Курилыч обязательно попросит папироску — последнюю, будь она проклята.
И уйдет, тяжело покачивая животом, подхваченным снизу прочным ремнем.
В Стрелогорске смешались деревянные старые домики и новые здания из крупных панелей. Поэтому рядом с домом Курилыча поднимается трехэтажный корпус. Новый, светло-розовый, с большими веселыми окнами.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО. ХУДОЖНИК ВОВКА РИСУЕТ С НАТУРЫ
— Боря-а! Бори-и-ска!
Слышишь? Нам повезло. Сейчас мы и познакомимся с главным героем повести. Борискина мать зачем-то зовет сына. Она открыла окно и с третьего этажа своим певучим голосом взывает:
— Борис! Ну, где ты, наконец?!
Знакомство придется начинать не совсем обычно. На середине двора стоит коричневый «москвич». Из-под «москвича» торчат четыре ноги. Две ноги — в желтых туфлях сорок третьего размера и узких синих штанах, две другие — в старых маленьких сандалиях и в разных царапинах. Особенно интересна одна царапина, украшающая левую ногу. Длинная, зигзагообразная, словно молния.
После каждого крика нога с царапиной-молнией досадливо дрыгается.
Значит, она принадлежит Борису. И, значит, Борис помогает шоферу.
Ноги, конечно, не голова. Но и по ним судить о человеке можно.
— Бориска! Уголек! Долго мне ждать?!
Две ноги начинают выползать из-под машины. Появляются на солнце вымазанные автолом колени. Потом вельветовые штаны, загорелый живот и сбитая на грудь рубашка в красную и желтую клеточку.
И вот он на ногах.
Ты думал, что Бориска черный, как цыганенок? Ничего подобного. Волосы у него не светлые, но и не темные, а самые обыкновенные. А почему же тогда все зовут его Угольком? Может быть, из-за глаз? Они у Бориски и вправду словно блестящие угли. Но ведь ему девять лет. А когда человеку девять лет, кого интересуют его глаза? Просто фамилия такая у Бориски — Угольков. Потому и дали это прозвище. И Угольком его зовут гораздо чаще, чем настоящим именем.
Он стоит посреди асфальтового двора, щурясь от солнца и прикусив нижнюю губу. Прикусил губу он от досады: так и не дали ему помочь дяде Саше до конца.
— Уголек! — закричала мама. — Появился, слава богу! Ну-ка скажи, куда ты дел ручку от мясорубки?
— Хорошенькое дело, — обиделся он. — Я ее и не видел.
— А где веревка для белья? Тоже не видел? Кто учил Вьюна через нее прыгать?
Певучесть окончательно исчезла в мамином голосе.
— Какие пистоны? — сказал Уголек и стал разглядывать палец, который вылез из правой сандалии.
— Вот приди домой! Узнаешь, какие! — рассердилась мама.
От упоминания о пистонах вполне могло испортиться настроение. И оно уже начало портиться. Угольку не захотелось возвращаться под машину.
Уголек грустно задумался. Он вздохнул и повернул голову, чтобы почесать плечо о подбородок.
И тогда он увидел Белого Щенка.
В двадцати шагах от Уголька тянулся забор, опутанный вверху колючей проволокой. Его построил Курилыч, чтобы отгородить свои грядки, парники и малинник от шумного и опасного двора соседей. Новых досок он не нашел, забор получился кривой и разношерстный. И вот на сером и скучном заборе кто-то нарисовал мелом Щенка.
Щенок был веселый. Он припадал на передние лапы, улыбался и тявкал.
Правое ухо у Щенка торчало, как стрелка, а кончик левого загибался вниз.
Уголек подходил к забору медленно, широко раскрыв свои большие черные глаза. Будто оказалось перед ним невиданное чудо. Щенок смотрел на него с забора и улыбался, словно звал поиграть.
— Ты как сюда попал? — спросил Уголек. — Тебя кто нарисовал?
Но собаки, нарисованные на заборе, не умеют разговаривать. Щенок улыбался и молчал. Уголек тоже заулыбался и протянул к забору ладонь.
— Уголек, здравствуй! А я на дачу еду.
Бориска оторвал глаза от Щенка. Дядя Саша вылез из-под машины и теперь заталкивал в багажник огромный рыжий чемодан. Рядом стоял приятель Уголька Вовка Ларионов, Вовка-художник. Несмотря на жару, он был в длинных бархатных штанах и такой же куртке, похожей на колокол.
Говорят, это обычный костюм художников. Сверху Вовку накрывала широченная войлочная шляпа, которую в прошлом году он привез из Сочи.
Счастливо блестя круглыми очками, Вовка повторил:
— Мы на дачу едем.
Уголек молчал. Подумаешь, на дачу едет! Какой интерес ехать на дачу в августе? И вообще, зачем дача, когда лес в двух шагах от дома, где живут Уголек и Вовка.
Уголек снова глянул на забор.
— Слушай, Вов, не знаешь, кто его нарисовал?
— Щенка? Я, — сказал Вовка так спокойно, словно речь шла о какой-нибудь обыкновенной обезьяне или, скажем, крокодиле.
— Ух, Вовка, — выдохнул Уголек, — замирая от проснувшейся надежды. — Ты просто так рисовал, из головы, или срисовывал?
— А где он сейчас? Вовка! Где? — отчаянным голосом спросил Уголек.
— Ушел, — развел руками Вовка и снова между прочим кивнул на рисунок:
— Ну как?
Вовка, видя, что Уголек воздерживается от оценки его произведения, надул губы.
— Славная псина, — грустно сказал Уголек. — Чья же она?
— Может быть, ничья. Ведь без ошейника.
Полыхнув нарядным цветастым платьем, к машине проплыла Вовкина мать.
— Вовочка, мы едем.
— Ну, пока, — сказал Вовка-художник.
— Ты не знаешь, как его звать? — глупо спросил Уголек у захлопнувшейся дверцы.
Машина выпустила синий дымок и укатила со двора.
СОБАК ВОСПИТЫВАЮТ С ДЕТСТВА. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВЬЮНА
Уголек шел домой с опаской. Но мама уже отыскала и ручку от мясорубки, и веревку. А порванный провод от утюга она еще не видела. Поэтому она не вспомнила о пистонах, и Уголек не получил ни шлепков, ни подзатыльника. Мама весело велела ему смыть с себя мазут и садиться обедать. А сама стала собираться в клуб. Она спешила на занятие оперной труппы. Мама всегда куда-нибудь спешила: то на работу, то в вечерний институт, то на репетицию.
— Не хочется есть, — сказал Уголек. Он и думать не хотел о еде. Он думал о щенке.
Уголек вздохнул и позвал:
— Кис! Вьюн! Иди сюда, морда.
Но это была неправда. Голова Уголька работала отлично. Он дажезакончил второй класс без «троек». «Тройку» вывели только по рисованию. Уголек не меньше других любил гонять футбол, прыгать с сарая лазить за малиной в огород Курилыча. То есть он был вполне нормальным человеком.
Но у него была страсть: он бредил собаками.
Конечно, есть люди, которые равнодушны к собакам. Есть даже такие глупцы, которые боятся собак. Эта повесть не для них. Им не понять человека, в груди которого бьется сердце, полное любви ко всем собакам на свете: к лохматым городским дворнягам, к мужественным пограничным псам, к смелым караульщикам овечьих стад, к благородным представителям охотничьих пород и даже к бесприютным динго — жителям австралийских степей.
Конечно, если бы имел Уголек свою собаку, он излил бы любовь на нее одну.
Но не было собаки.
В прошлом году, летом, Уголек чуть не стал самым счастливым.
Он шел с мамой в соседний гастроном и у крыльца магазина увидел пса.
Пес был большой и пегий. Он линял, и шерсть висела клочьями на худых боках. У него была добрая розовая пасть и чудесные коричневые глаза.
— Боря! — воскликнула мама и певуче застонала.
Сидя на корточках, Уголек был ниже собаки. Пес перестал зевать.
Веселыми глазами он посмотрел на Уголька и, поднимая пыль, заколотил по асфальту тяжелым хвостом.
— Псина. Милая, — сказал Уголек. Он притянул к себе мохнатую голову с полувисячими ушами и прижал ее к плечу. Милая псина облизала Угольку ухо. Сердце Уголька от радости запрыгало, словно крышка на кипящем чайнике.
Чудовище облизало Угольку второе ухо.
Пока сын обдумывал, какой угол в квартире лучше подойдет для собаки, а мама выбирала место, чтобы упасть в обморок, на крыльце раздалось постукивание. Из магазина вышел человек с седой щетиной на подбородке и деревяшкой вместо левой ноги.
— Балалай, — сипло позвал он.
Балалай бросил Уголька, медленно поднялся и описал вокруг хозяина ленивую орбиту. Как большая планета вокруг светила. Светило, что-то бормоча, прятало в кармане зеленое горлышко поллитровки.
Уголек молчал. Но в его черных глазах, наверно, была такая тоска, что человек решил снизойти до разговора.
Итак, собаки не было. Был только пожилой кот Вьюн, прозванный так за то, что в молодости отличался изяществом и грациозностью.
Собачья жизнь не для котов. Коты созданы для того, чтобы по ночам дурными голосами орать на крышах, днем спать на солнце, утром и вечером воровать на кухне молоко и рыбу, а в свободное от этих занятий время изредка ловить мышей. Вьюн считал такой образ жизни совершенно правильным. Уголек считал иначе.
У него не было верного пса, который бы вытаскивал хозяина из кипящей морской пучины, шагал с ним по ледяным арктическим пустыням, помогал в охоте на носорогов и ловил шпионов. Зато у нашего Уголька было богатое воображение. А с помощью воображения нетрудно сделать из кота собаку.
Начались для Вьюна тяжелые дни. Через неделю он похудел и стал тонким, как в юности. Он сопротивлялся. Он показывал когти. Но через месяц Вьюн понял, что для собственного благополучия следует ходить на цепочке, не упираясь, и становиться на задние лапы, как только этого захочет упрямый хозяин. В общем, он многое понял.
Но ничего не понял Митька Шумихин. И его друзья не поняли.
Когда Уголек первый раз вывел кота на цепочке от старых ходиков, во дворе раздался восторженный вой пяти глоток. Даже Витька-Мушкетер, которого Уголек считал человеком благородным и умным, поддался общему настроению. Он подскочил к Угольку, вежливо помахал перед ним бумажной шляпой и задал вопрос:
— Позвольте узнать, что за порода у вашей великолепной собаки?
— Верблюд, — сказал Уголек.
Ты думаешь, с тех пор он бросил дрессировать Вьюна? Уголек упрямый.
Если смеются над ним или не получается что-нибудь, он только прикусывает нижнюю губу. Даже глаз не прищуривает, как это делают другие упрямые люди. Он лишь прикусит губу, а глаза открывает еще шире, будто удивляется чему-то.
УГОЛЕК НЕ ХОЧЕТ БЕЖАТЬ. ДВОЕ И ОТЧАЯННАЯ ТЕТКА
В доме, где живет Уголек, в каждом подъезде — сквозной коридор. Одна дверь ведет на улицу, другая во двор.
Во двор Уголек не пошел: там он мог встретить Митьку и других своих недоброжелателей. А друзей Уголька в городе не было. Разъехались на лето кто куда. Вовка-художник оставался, но и тот сегодня уехал на дачу.
Уголек перехватил покороче цепочку и вывел кота на улицу.
Эх и не повезло же ему! Вся Митькина компания двигалась навстречу.
Впереди приплясывал маленький веснушчатый Сережка. Он с Угольком учился в одном классе. Только там его звали не Сережкой, а Шурупом.
Шуруп — вот и все. Это за вертлявость.
За Шурупом шли шеренгой сам Митька Шумихин и толстощекие неповоротливые братья Козловы — Глебка и Валентин. Они очень похожи, но Валентин отличается более высоким ростом и глупостью.
Сережка-Шуруп крутился перед ним и что-то рассказывал писклярым своим голосом. Шурупа слушали, и сначала никто не увидел Уголька.
Немного в стороне от компании шагал Витька-Мушкетер. Он не обращал внимания на Шурупа, потому что презирал его. Уголька он тоже не заметил. Тонкой сосновой шпагой, изящно выгибая талию, Витька рубил головы ромашкам. Эти ромашки цвели у тротуара. Ветер принес семена из леса, и они проросли у асфальта. Не думали, что погибнут от клинка легкомысленного Мушкетера.
Лишь одну ромашку пощадил — самую большую, приютившую на себе черно-золотистую пчелу. Узкий клинок вздрогнул и замер у самого стебля. И уткнулся в траву. Витька-Мушкетер вздохнул и поднял задумчивые глаза.
И он заметил Уголька.
— О-о, — сказал Витька. — Взгляните, почтенные дамы и господа.
«Дамы и господа» тоже увидели Уголька. Братья Козловы радостно завопили. Шуруп завертелся вокруг оси. Митька замотал своим казацким черным чубом и сделал вид, что боится Вьюна.
После этого они двинулись навстречу Угольку. И ничего хорошего такая встреча не обещала. Мушкетер еще помнил «верблюда», Митька вообще любил дразниться, братья Козловы были с ним за компанию. А Шуруп всегда был за тех, кого больше — на всякий случай.
Уголек стоял. Сзади была открытая дверь, но он стоял, потому что бежать ему мешала гордость. А может быть, это была не гордость, Уголек и сам не знал. Если бы за ним гнались, кричали, свистели, он бы, конечно, удирал без оглядки. Но мальчишки подходили медленно. Они ухмылялись. Будто испытывали нервы Уголька. И он не двигался, стоял, прикусив губу.
— Я ведь к вам не лезу, — сказал наконец Уголек.
— Пусть он прыгнет через огненное кольцо, — потребовал Митька и показал концом ботинка на Вьюна. Вьюн сидел, лениво щуря желтые глаза.
Ему было все равно.
— А где мы кольцо-то возьмем? — спросил глупый Валентин.
Витька-Мушкетер вытянул шпагу и пощекотал ею кошачьи усы. Вьюн сморщился и зевнул. Это всем, кроме Уголька, понравилось. Витька повторил опыт. Вьюн вдруг размахнулся и трахнул лапой по шпаге.
— Презренный, — холодно сказал Мушкетер. — Ты оскорбил священный клинок. Ты умрешь.
— Они умрут оба, — решил Митька. — Взять их!
— Взять их! — завертелся Шуруп.
Уголек пятился и забыл, что сзади есть ступенька. Он сорвался с крыльца. На ногах удержался, только пришлось пробежать задом наперед несколько шагов.
А когда он остановился, — случилось неожиданное.
Уголек увидел, что стоит между двух мальчишек, одетых в одинаковые белые рубашки и сатиновые трусы. Но сами мальчишки были неодинаковые.
Тот, что стоял слева, был высокий, даже повыше Мушкетера, и красивый.
То есть, может быть, и некрасивый, но Угольку понравился, лицо понравилось и волосы — густые такие, светлые и курчавые, прямо целая шапка. А справа стоял мальчишка весь какой-то круглый. Толстоватый, низенький, голова стриженая, и уши торчком.
Они враз уставились на Уголька.
— Держите его! — заорали с крыльца братья Козловы, Митька Шумихин и Шуруп. Незнакомые мальчишки враз положили ладони на плечи Уголька.
— Держим, — весело сказал старший. Уголек не двигался. Ясно, что попался. Эх, была бы настоящая собака!
— Толик, а зачем держать? — вдруг спросил круглый.
— Зачем держать? — спросил Толик у Митьки. Митька прищурился, разглядывая незнакомцев.
— Надо, — сказал он, — вот и держите.
Круглый мальчик снял с плеча Уголька ладонь и поглядел на Вьюна. Вьюн сидел с безразличной мордой.
— Киса, — осторожно сказал круглый и погладил Вьюна. Кот неожиданно выгнул спину и ласково муркнул. Мальчишка взял его на руки и почесал за ухом. Вьюн потерся щекой о белую рубашку. Наконец-то с ним обращались не как с собакой.
Уголек удивился. Разве не удивительно? То поймали, а то ласкают его кота. А дальше что? Он по очереди смотрел то в одно, то в другое лицо.
Но высокий Толик разглядывал Митьку, а его круглый приятель гладил Вьюна.
— Дай-ка нам кошку, — велел Митька.
— Это их кошка? — удивился круглый.
— Мой кот, — сказал Уголек. — Правда, мой.
— Это его кот, — объяснил Митьке Толик.
Митька через плечо глянул на свою армию. Потом поинтересовался:
— А если по зубам?
— А если обратно? — улыбнулся Толик.
Круглый мальчик отпустил кота. Митька сказал:
— Мушкетер, дай саблю.
Но Витька не дал: благородное оружие — не для уличных потасовок. Он прислонил шпагу к стенке.
— Дать им? — хором спросили братья Козловы.
— Дать им! — завертелся Шуруп.
— А что?
— А у нас закон: кто нахальный, того все сразу бьют, без правил.
— Щас покажем.
Братья Козловы с готовностью засопели.
Уголек рывком снял с Вьюна ошейник. Уноси ноги, Вьюн! Сейчас здесь будет веселая жизнь! Отчаянная смелость зазвенела в Угольке: он был не один. И он до конца будет защищать новых друзей.
— Славка, — сказал Толик, — позови тетушку.
Круглый Славка сложил рупором ладони. Ну и голос! Угольку почудилось, что в доме дрогнули стекла.
— Тетка, к бою!!
Прошла секунда изумленного молчания. Потом вторая. Когда кончалась третья, в первом подъезде раздался дробный грохот и вырвалось что-то непонятное — зеленое и голубое.
Оно ударило Митьку в живот. Митька прижал к желудку ладони и стал медленно сгибаться, будто простреленный навылет. Глаза у него таращились, а рот беззвучно открывался и закрывался. В это время братья Козловы, с большой силой трахнутые друг о друга лбами, безуспешно пытались понять, что случилось. Шуруп лежал на земле и верещал на всякий случай. Ему не попало, он успел упасть заранее.
Уголек, сбитый на асфальт, покатился под ноги Толику. Мушкетер стоял рядом с дверью на цыпочках и не шевелился, будто его приклеили.
Тут шум затих, и Уголек понял, что никакой тетушки нет. Была девчонка.
Ростом с мушкетера, в зеленой кофточке и синей юбке. У нее были толстые, как у негра, губы, румяные щеки и отчаянные глаза. А еще были косы, торчащие вверх от затылка и загнутые, как рога на шлеме викинга.
— Совершенно бестолковая ты, Тетка, — сказал Славка, — его-то за что?
Толик молча поставил Уголька и отряхнул.
Митька наконец распрямился и сипло пообещал:
— Встретимся еще.
На него не смотрели. А чего на него теперь смотреть? Сгибаясь, он ушел. Ушли за ним, потирая лбы, братья Козловы. Исчез Шуруп. Только Витька-Мушкетер не исчез. Он зацепился штанами за гвоздь, когда тетка мимоходом шарахнула его. И отцепиться не мог. Рвать штаны Витька не хотел и с философским спокойствием ждал решения своей судьбы.
Толик подошел и отцепил Мушкетера.
— Благодарю, — сказал Мушкетер.
Высокий красивый Толик промолчал.
— Ну, я пойду, — вздохнул Мушкетер.
— Ну, иди.
Уголек спросил у Толика:
— Вы сюда к кому пришли?
И Толик сказал:
— В шестую квартиру? — догадался Уголек. — Там раньше полковник Карпов жил.
— Толик, — сказал Толька и протянул тонкую ладонь, — Селиванов.
Уголек нерешительно подержал пальцы Толика. Он впервые здоровался за руку.
Славка тоже сказал:
— Селиванов. Славка.
Второе рукопожатие получилось лучше.
— Селиванова, — буркнула Тетка и дала Угольку руку, украшенную боевой ссадиной. — Пока. У меня дела.
Уголек смущенно поглядел вслед.
— А это и не имя, — объяснил Толик. — Она в самом деле наша тетка.
Папина сестра. Вообще ее Надеждой зовут.
— А почему у тебя кот на цепочке? Дрессированный?
Это были друзья. Уголек сразу понял. Понял, что смеяться не станут.
Они сели на крыльцо, и Уголек рассказал все. И про веселого пса Балалая, у которого хозяин с деревяшкой вместо ноги. И про дрессировку Вьюна. Вьюн хороший. Но он все-таки кот, а не настоящая собака. На цепочке его водить неудобно. И мальчишки смеются.
— Мне бы щенка, — сказал Уголек. — Чтобы с детства его воспитывать.
Собаку обязательно надо воспитывать с детства. Только где ее взять?
И Уголек рассказал про щенка, которого нарисовал Вовка.
— Не мог уж поймать, — снова обиделся он на Вовку. — Все равно он, наверно, беспризорный. Здесь таких щенков нет, я же знаю. И без ошейника он.
Угольку стало грустно. И чтобы утешить его. Толик сказал:
— Может, врет он, твой художник.
НО БЕЛЫЙ ЩЕНОК БЫЛ
Он и сам не помнил, откуда взялся. Помнил только нагретый солнцем деревянный пол, который немного качался. С одной стороны пол огораживала железная сетка, и на ней висели большие красно-белые кольца. Внизу за сеткой плескалась вода. Много воды. А с другой стороны тянулась белая стена с окнами.
А еще он помнил дом на колесах, длинный коридор и кругом полки, а на полках люди. Пол в коридоре все время дрожал, и под ним что-то стучало. Щенок сначала боялся, а потом привык.
Он привык, потому что его успокоили Руки. Это были большие и добрые Руки. Щенок помнил их с тех пор, как помнил себя. Он узнавал их сразу:
Руки пахли дымом, смолой, рыбой и маслом, которым мажут ружье. Щенок знал ружье. Он его побаивался, хотя и скрывал это. Ружье умело грохать так, что земля подпрыгивала, а в ушах долго звенело.
Но сейчас ружье спало в узком черном чемодане. Оно ехало рядом с пузатым зеленым мешком, в котором лежало мясо и сухая рыба. Иногда Руки давали мясо и рыбу щенку. Потом Руки гладили щенка, играли с ним, ласково ерошили шерсть на загривке. Играя, он мягко хватал Руки губами.
Однажды Руки сняли с него ошейник с цепочкой, пустили побегать. Щенок побегал и лег под лавкой. Но мимо проплыла большая корзина, и она пахла мясом. Щенок тихо пошел за корзиной. Открылась дверь, ударил ветер, и щенок попятился. Но корзина пахла мясом, и он пошел за корзиной туда, где сильно гремело.
Корзина опустилась на пол. Рядом с ней остановились две ноги в сапогах, но сапоги щенка не интересовали. Он ткнул носом корзину.
И тогда один сапог страшно ударил щенка в живот.
Навстречу помчалась зеленая земля, и в уши набился воздух. Потом стало темно.
Долго было темно. Когда щенок открыл глаза, у него болели лапы и голова. Он заскулил и стал ждать, когда Руки поднимут его. Но Рук не было. Кругом только тихо качалась трава. Щенок поскреб лапами землю и встал. Он хотел пить и есть. Впереди виднелись дома. Они казались очень маленькими. Щенок уже понимал, что такое дома. Он пошел к ним сквозь густую пахучую траву.
Он шел долго и оказался в городе, когда солнце спряталось за домами.
СОЛНЦЕ И НЕ НАДО УБИВАТЬ МАМОНТОВ
У сосен мохнатые зеленые лапы. Они закрывают небо. Только отдельные клочки неба можно увидеть сквозь ветки. Зато эти клочки синие-синие, в них гораздо больше синевы, чем в целом небосводе.
Солнце в лесу тоже особенное. Оно висит, запутавшись в вершинах сосен, и похоже на большую золотую звезду с тысячью лучей. Лучи прорезают темный зеленоватый воздух леса. Каждый луч что-нибудь находит для себя. Один зажег искры в желтых каплях смолы на оранжевой коре дерева, другой сквозь черный глазок влетел в дупло — прямо в беличью квартиру — и светлым пятном улегся на рыжую спину хозяйки. А еще один луч отыскал на земле удивительный лист какого-то растения. Уже август, и этот листок, услыхав о недалекой осени, поспешил сделаться красно-желтым. Он пятиконечный и похож на яркую морскую звезду. Много деревьев с каплями смолы и гнездами лесных жителей. Много цветных листьев. Много маленьких чудес. Уголек умеет находить их не хуже солнечных лучей.
— Пошли, — сказал он друзьям.
Братья Селивановы и Тетка быстро подружились с лесом. Они примолкли сначала, когда сосны окружили их и сделался слышным ровный и негромкий шум. Но Уголек сказал:
— Это ветер вверху.
Толик посмотрел на вершины деревьев, оглянулся и предложил весело и громко:
— Давайте охотиться на мамонтов!
— На мамонтов! — отчетливо сказало на просеке эхо, и все мамонты в лесу, наверное, сразу узнали про опасность.
Отчаянная Тетка сверкнула глазами, почти такими же черными, как глаза Уголька.
— Мы будем племенем охотников за бивнями.
Они смастерили оружие. Взяли палки, расщепили их Славкиным ножом и в развилку вставили длинные узкие камни. Камней и палок много на склонах лесистых гор.
Камни крест-накрест прикрутили к рукояткам проволокой, которая нашлась в Славкиных карманах. Получились топоры, как у настоящих первобытных людей.
Только Витька-Мушкетер отказался от топора.
Витька тоже был здесь. Великодушие Толика Селиванова покорило благородную мушкетерскую натуру. Через полчаса после нападения Тетки Мушкетер обругал Митьку и Козловых гнилыми кочанами и мимоходом, не теряя достоинства, помирился с Угольком и Вьюном.
Участвовать в охоте на мамонтов Мушкетер согласился, но только отказался сменить шпагу на топор. Это было не по правилам, но Толик сказал:
— Пусть. Это будет самая первобытная шпага.
Угольку топор сделал Толик. Сам Уголек не умел. Зато он знал, где пасутся мамонты.
Уголек шел впереди. Он руками и коленями раздвигал высокий влажный папоротник, и кругом колыхались листья. Они медленно качались, большие кружевные листья, и на них из-за сосен падали пятна солнца. Многие листья уже стали желтыми.
— Правда, они похожи на перья Жар-птицы? — сказал Толику Уголек.
— Или на перья желтого страуса, — ответил Толик.
— Такие разве бывают?
— Не знаю.
— А разве бывают Жар-птицы? — удивился круглый Славка. Он всегда удивлялся и всегда спрашивал.
— Бывают Жар-птицы, — серьезно сказал Толик. А Витька-Мушкетер сорвал одно такое перо и украсил им свою кепку.
— Чучело, — хмыкнула Тетка.
— О, сеньорита, — сокрушенно протянул Мушкетер.
Мушкетер как-то сник. Он стал отставать и скоро оказался совсем рядом с Теткой, которая шла позади всех.
Тетка с презрением мотнула загнутыми косами.
Мушкетер сорвал самый большой и самый золотой лист. Молча показал Тетке. Она косо взглянула на Витьку.
И никто не заметил, когда в черных волосах отчаянной девчонки появилось яркое перо Жар-птицы.
Уголек вывел охотников к поляне, где из травы поднимали свои круглые спины валуны-слонята.
Это были маленькие слонята, а не мамонты, и в душе Уголька шевельнулась жалость. Он лежал в молодом колючем сосняке рядом с Толиком и жалел слонят, будто они были живые, а не из камня. Он всегда так играл — забывал, что в игре не все настоящее. А сейчас Уголек привел охотников к поляне, где паслись знакомые слоновьи детеныши, и его слегка мучила совесть.
И когда охотники вскочили и бросили камни, и хотели добить топорами загнанных в ловушку зверей, Уголек выбежал на поляну. Он выбежал и крикнул, подняв свой топор:
— Стойте! Не надо убивать мамонтов!
Все остановились и замолчали, и только удивленно покачивали головами сосны. Толик опустил свое оружие. Он был вождем племени. Его выбрали вождем, потому что он все время что-нибудь придумывал. Это он умел.
Кроме того, Толик был самый старший. Мушкетеру, правда, тоже исполнилось двенадцать, но его не сделали вождем. Тетка сказала, что он оболтус.
Толик опустил топор, и другие охотники тоже опустили топоры. Даже Тетка.
— Почему не надо убивать мамонтов? — удивился Славка.
— Почему не надо? — подумав, спросил Уголька вождь охотников.
Толик подошел к Угольку, а охотники остались у края поляны.
— А если мамонты растопчут тебя? — тихо спросил вождь. Уголек поднял на него черные задумчивые глазищи.
— Не растопчут. Звери меня не трогают. Я их люблю.
Он только не сказал, что больше всех зверей любит собак.
— Ты мог бы стать укротителем, — раздумывая, произнес Толик. — Правда, мог бы.
— В цирке.
— В каком цирке? — удивился Уголек, потому что знал, что мальчишек не берут в укротители. Но Толик уже придумал.
— В нашем, — сказал он. — Сами устроим цирк. Ведь идея?
Если бы знал Уголек, сколько неприятностей случится из-за этой идеи!
ПОХИЩЕНИЕ БЕРТЫ. ИНОГДА ХОЧЕТСЯ БЫТЬ ОТКРОВЕННЫМ
— А как же охота? Эй вы, дрессировщики! — начала злиться Тетка. Ей не терпелось испробовать в деле настоящий каменный топор.
— Я знаю, где живет старый мамонт. Он злющий, — сказал Уголек.
Он повел охотников к вывороченному пню. Самый большой корень этого пня был похож на хобот, а два корня по бокам торчали, как острые бивни.
Шли гуськом, и сзади всех шагал Витька-Мушкетер. Он собирал букет из ярких листьев папоротника. Витька забыл, что через час желтые перья увянут и свернутся в сухие коричневые трубочки.
Но охотники не дошли до старого мамонта. Недалеко от дома, где кончается хвойный лес и шелестит невысокий березняк, они услыхали противное блеяние.
— Берта, — определил Уголек. — Курьянова коза.
Братья Селивановы и Тетка уже знали про Курилыча. Они выразили сожаление, что козу почтенного пенсионера нельзя тут же пустить на похлебку.
— Вся в хозяина, ведьма, — пожаловался Уголек. — Бодается, как бешеная.
— Тетка, оставь топор, — строго сказал Толик. — Это все-таки не дикая коза.
Но если топоры охотников не грозили гнусной козе Курилыча, то ее поджидала другая неприятность: Витька-Мушкетер со зловещей медлительностью вытягивал из-за ремня шпагу. У него с козой были особые счеты.
И вдруг послышался Витькин призывный свист.
— Тихо, — зашептал Мушкетер, когда все залегли рядом. — Смотрите, что делает, гад.
Среди тонких березок гулял Курилыч. Он гулял в синей рубахе навыпуск, брюках галифе и тапочках. Из-под брюк торчали белые завязки кальсон.
Круглое брюхо медленно колыхалось под рубахой. Остатки шевелюры и розовую лысину Курилыч защитил газетным колпаком.
— Что он делает здесь? — удивился Славка.
— Что? — дернул Толик Мушкетера за штанину.
— Не видите?
Курилыч подошел к березке и зажал в большом волосатому кулаке вздрогнувшую ветку. Он стал откручивать ее. Старательно, не торопясь.
Толик даже вздрогнул. А может быть, это лишь показалось. Но он тихо и медленно сказал:
— У нас бы за это просто убили.
— Где? — прошептал Уголек.
Знаешь что с ним за это сделали? Со строительства прогнали.
— Уволили? — шепотом спросил Уголек.
— А если бы не покатился?
— Он покатился. Если папа скажет, значит, точка.
— Тише вы, — прошипел Славка. — Смотрите, он всю верхушку открутил.
Во время короткого разговора Уголек перестал следить за Курилычем. А за эти полминуты Курилыч согнул и обезглавил тонкую аккуратную березку. Теперь она стояла жалкая, некрасивая. Протянула куда-то наугад оставшиеся длинные ветки, как человек протягивает руки, если внезапно ослепнет.
Тетка сжала зубы, и ноздри у нее вздрагивали.
— Целую кучу веток наломал, — удивился Славка. — Жрать, что ли, будет?
— Видишь, веники вяжет, — объяснил Уголек. — У него в огороде баня своя. Париться будет.
— Давайте все выскочим и заорем, — предложила Тетка. — Он убежит.
Вредители всегда трусливые.
— А потом опять придет, — сказал Толик.
— Надо Сереже рассказать. Есть такой милиционер. Лейтенант.
Мушкетер задумчиво покусывал травинку, вспоминая одну умную фразу из рыцарского романа.
— А как? — прошептал Толик и показал на Курилыча, который трудился над четвертым веником.
— Он уйдет, — с демонической улыбкой произнес Мушкетер. Передав Тетке свою шпагу, он скользнул туда, где рогатая Берта объедала с березок листья.
Через минуту в отдалении раздался вопль козы. Это было даже не блеяние, а какой-то козлиный вой, полный невыразимой тоски и безнадежного ужаса.
Курилыч заволновался. Он бросил веник и, раздвигая животом ветки, тяжело двинулся в направлении ужасных звуков. Звуки удалялись. Курилыч наддал ходу. Затрещали сучья.
— Бежим за бояркой, — крикнул Уголек.
Через несколько минут Тетка цепкими пальцами развязывала веники, а остальные маскировали в березовых листьях ветки с шипами.
Они торопились. И Уголек очень испугался, когда в кустах послышались шаги. Но это был не Курилыч, а Витька. Он сел на траву и усталым взглядом скользнул по веникам.
— Уходим, — скомандовал Толик.
— Не торопитесь, он вернется не скоро, — сказал Мушкетер. — Ему еще надо лезть на дерево. Оно высокое.
Славка удивленно захлопал глазами.
— Зачем Курилыч полезет на дерево?
— Зачем на дерево? — спросил Толик.
— За козой, — скромно сказал Мушкетер.
Уголек от восторга лег на спину и взбрыкнул ногами. Славка согнулся от беззвучного хохота и сел. Он сел на веники и тут же с воем вскочил.
Тетка поправила в волосах желтый лист папоротника и подарила Мушкетеру восхищенный взгляд.
— Руку! — сказал Толик, и они с Витькой обменялись железным рукопожатием.
— А Курилыч все равно будет ломать, — заявил упрямый Уголек. — Я Курилыча знаю. Надо сказать Сереже. А то Курилыч все березы изведет. Для него они, что ли, растут?
— Мы сами можем караулить, — решил Толик. — Мы патруль организуем! Идея?
Это была вторая идея Толика. В отличие от первой, она потом помогла Угольку избавиться от многих несчастий.
В этот день больше не играли в охотников. Да и не было уже дня. Солнце скатилось за сосны, и в воздухе стала растекаться фиолетовая краска. И снизу, со двора, все чаще слышались примерно такие возгласы:
— Бори-иска! Марш домой!
— Толя-а! Надя-а!
— Витька! Долго я орать буду! Ну, приди только!
Тетка, Славка и Мушкетер спустились домой.
— Подождем чуть-чуть, — попросил Толик Уголька.
— Только те три тополька, да?
— Два. Третий погиб.
— А мама у тебя кто?
— Врач. У нас в палатке медпункт был.
— А у меня отец капитан, — сказал Уголек. — Самоходку водит.
Он хотел сказать ему многое. О папиной смелости, о его долгих рейсах.
А может быть, Уголек просто не нашел подходящих слов. И сказал другое:
— Хороший ты, Уголек, — задумчиво сказал Толик.
Уголек растерялся в первую секунду. Он почувствовал на плече тонкую ладонь Толика, и ему стало радостно. Будто с головой накрыла его теплая веселая волна.
— Почему? — прошептал он.
Уголек взглянул на Толика, но было уже темно.
— Почему? — спросил Толик. Он не удивился. Спросил даже немного рассеянно.
Он вдруг испугался: Толик мог засмеяться. И как тогда Уголек объяснит?
— Я не знаю, — прошептал Уголек. — Может, это пройдет? Вот доучусь, как ты, до пятого класса, и пройдет. А?
— Пройдет, — сказал Толик.
— Мне бы собаку достать хорошую, — вздохнул Уголек. — С ней нигде не страшно.
Словно услыхав его, где-то внизу загремел цепью и загавкал чей-то пес.
И его поддержали собаки из соседних дворов.
— На месяц тявкают, — засмеялся Толик.
— А зачем?
— Наверно, на щенка. Кто их знает.
— На какого щенка? — встревожился Уголек.
— Который на луне. Разве не видно? Смотри сам.
На светлой половине луны и вправду темнела фигурка щенка. Он сидел, свесив на бок голову, и, наверно, с грустью разглядывал землю.
— Ищет хозяина, — сказал Толик. — Правда?
— Это же темнеют лунные долины, — вздохнул Уголек. — Горы светлые, а равнины в тени. А щенок только кажется.
— Ну и что? Собаки этого не знают.
Но месяц не хотел, чтобы на него лаяли. Он рассердился и нырнул головой в ближайшее облако.
ЩЕНОК НАХОДИТ ДОМ
— Пош-ш-шел! Ш-шкура! Ш-шпана! — яростно шипел старый взъерошенный кот. Он стоял на откинутой крышке мусорного ящика. Спина у кота выгнулась, а глаза так и сыпали зеленые искры.
Щенок не отступал. Он уже три раза прыгал на ящик, три раза получал по носу когтистой лапой и с визгом летел на землю. Но из ящика пахло рыбой, а щенок хотел есть.
На четвертый раз кот не выдержал натиска и перелетел на забор. Он долго шипел и ругался, глядя, как щенок жует селедочные головы.
Голов было много. Кроме того, щенок нашел хлебную корку и почти наелся. Он прыгнул на траву, пролез в дыру под забором и побежал к низкому кирпичному складу.
У задней стены склада возвышалась груда пустых ящиков. Под ящиками было немного стружки, и щенок там устроил свой дом. То есть он, конечно, ничего не устраивал, а просто стал здесь жить.
Щенок отыскал это жилье в тот же вечер, когда пришел в город. Он тащился по окраинной улице, едва передвигая разбитые лапы. Ему не хотелось ни пить, ни есть. Хотелось только упасть и заскулить. Но падать было страшно. Нельзя падать, когда кругом все незнакомое.
Страшно рыча и сердито сверкая глазами, прополз тяжелый грузовик. Шли мимо люди, и громко стучали их тяжелые сапоги. Разве тут ляжешь?
У низкого кирпичного дома без окон, среди светлых фанерных ящиков увидел щенок черную дыру и залез туда. Упаковочная стружка, которая высыпалась из ящиков, была мягкой и сухой. Щенок вытянулся, поскулил и заснул.
Сначала этот дом не понравился щенку. Ветер залетал в щели, и дождь ночью громко и страшно барабанил по крыше. Щенок просыпался и дрожал.
Но на следующий вечер щенок снова забрался под ящики: все-таки это была крыша. Под открытым небом щенок спать не умел и боялся.
Потом он привык к своему жилищу. К любому дому привыкнешь, даже к плохому, если он единственный и если долго живешь в нем. А щенок прожил там долго. Сколько дней? Но ведь он не умел считать дни. Только не забудь, что для трехмесячного щенка неделя — все равно, что для тебя год.
Никто не тревожил щенка в его доме. Иногда приходил человек, открывал скрипучие двери склада. Приходила рыжая лошадь и, тащила за собой телегу. Человек вытаскивал из склада тяжелые ящики, грузил телегу, и лошадь увозила их. А через некоторое время она привозила их обратно, уже пустые.
С лошадью щенок познакомился, это была добрая старуха. А человека он боялся — на человеке были тяжелые сапоги. И щенок поскорее уползал в свое укрытие, когда слышал стук сапог.
Заведующий складом хватал с телеги пустые ящики и швырял их в кучу.
Куча росла, но внизу, в доме щенка, ничего не менялось. Все так же пахло отсыревшей фанерой и было полутемно. Заведующий складом не берег пустые ящики. Они могли бы еще пригодиться, а вместо этого гнили под дождем и рассыхались на солнце. Но щенок ничего, конечно, не понимал и радовался, что его не трогают.
В общем, он полюбил это место и уходить никуда не собирался. Он даже притащил под ящики обмусоленную кость, которую подарил ему большой и веселый Балалай.
С Балалаем щенок познакомился недавно. Это серый с рыжими клочьями пес. Ноги и хвост у Балалая тонкие и длинные, уши не то стоят, не то висят, а на бегу качаются, словно крылья.
Увидев такое чудовище, бедный щенок опрокинулся на спину и задрал все четыре лапы. Он всегда так делал, чтобы взрослые собаки его не трогали. И собаки не трогали. Балалай тоже не тронул. Обнюхал его и сказал слова, которые на человеческий язык можно перевести примерно так:
— Брось валять дурака, старик. Не маленький. Как звать?
— Не знаю, — робко сказал щенок и сел.
— Ну и глупый же! — удивился Балалай. — Как тебя хозяин зовет?
— Меня никто никак не зовет, — ответил щенок. — Хозяин — это кто?
Балалай удивился еще больше. Он высунул язык и наклонил голову. Одно ухо у него совсем поднялось, а другое совсем повисло и закрыло глаз.
— У тебя нет хозяина?
— Нет, — смутился щенок. Он не знал, хорошо это или плохо, когда нет хозяина.
— Везет парню, — с завистью заметил Балалай. — Вольная жизнь. А кормишься где?
Щенок был рад, что хоть на один вопрос может дать толковый ответ. Он рассказал, что еду находит во дворах, в мусорных ящиках. Научился носом откидывать крышки. Один ящик особенно хорош. Крышка совсем легкая, и еды много. Только вредный серый кот все время ссорится со щенком. Дерется.
Прогуляемся, что ли, пока мой живодер меня опять на цепь не посадил?
— Живодер — это кто? — спросил щенок.
— Человек такой. Поймает собаку, шкуру сдерет и сошьет рукавицы. Тявкнуть не успеешь. А вообще-то я так хозяина зову. Хозяин не лучше живодера.
— Он в сапогах? — спросил щенок и даже зажмурился от страха.
— Конечно. Только у моего хозяина один сапог. Вместо другого деревяшка. Еще хуже, если деревяшкой попадет. Ну да я, ничего, живу!
Балалай был жизнерадостным псом. И хоть он совсем взрослый, перед щенком не задирался и зубов не показывал.
Они повалялись в траве, потаскали друг друга за шиворот, побегали по улицам, заглянули во двор, где стоял ящик с легкой крышкой, нашли большую кость. Повстречался им кот Филимои и сохранил об этой встрече самые горестные воспоминания.
Но потом Балалай стал грустным.
— Зачем ты идешь к хозяину? — сказал щенок. — Там плохо. Живи один. Или давай жить вместе.
Балалай поскреб задней лапой за ухом и грустно вздохнул:
После этого щенок не видел Балалая и скучал. Другие собаки не подпускали щенка, рычали:
— Пр-рочь, шантр-рапа!
Иногда щенок вдруг пускался бежать за каким-нибудь человеком, если только на человеке не было сапог. Бежал просто так, сам не понимал, зачем. Хотелось, чтобы человек его позвал.
А если позовет, что будет потом? Становилось страшно. Вдруг это окажется Хозяин — страшный злодей. Лучше всего вернуться под ящики.
Щенок забрался в свой дом и закрыл глаза. Тогда к нему подкрались Воспоминания.
Ты удивляешься: какие могут быть у щенка Воспоминания? Бывают. Он вспомнил Руки. Человека щенок вспомнить не мог, а Руки его помнил.
Щенок от удовольствия прижимал уши и вытягивался на стружке.
Иногда ему даже казалось, что он видит Руки. Большие, коричневые, с голубыми жилками и почерневшим разрезанным ногтем на большом пальце.
Проснулся щенок от жажды. Селедочные головы были солеными, и от них пересохло горло. Щенок знал, где есть вода. Надо было до конца пробежать улицу, а потом еще одну — вверх, почти до леса. Там есть розовый дом и зеленый забор с калиткой. У калитки блестит большая лужа. Она осталась после дождя. Раньше были и другие лужи, но они высохли, и сохранилась только эта — самая широкая и самая дальняя.
Щенок один раз уже пил там.
БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ, БОЛЬШИЕ САПОГИ И БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Цирк устроили у пустого сарайчика, где во время ремонта помещалась прорабская. Сначала Толик начертил на земле круг. Потом все обкладывали этот круг обломками кирпича. Их отдала артистам веселая комендантша дома тетя Клава. За это она потребовала билет на представление. Витька-Мушкетер притащил ведро с песком. Он тащил его с другого конца улицы, где строилось общежитие химкомбината. Ведро было тяжелое, но Витька шел быстро и все время оглядывался.
— Выпросил наконец! — обрадовался Славка. Он был цирковым завхозом.
— Выпросишь там, — сказал Мушкетер. Брякнул на землю ведро и, обессиленный, брякнулся рядом. Мушкетера отнесли в сторону, а песок разровняли внутри круга. Получилась арена.
Потом Славка притащил старое одеяло и повесил на дверь сарая. Тетка пришпилила к одеялу вырезанного из бумаги разноцветного клоуна. Таким образом был готов парадный выход для артистов.
Программу обсуждали с утра до вечера. Наконец решили, что братья Селивановы покажут акробатический этюд, а затем проведут на арене показательную встречу по классической борьбе. Тетка сказала, что продемонстрирует искусство фигурной езды на велосипеде.
— Не пойдет, — возразил Толик. — Места мало.
Тетка предложила другой номер: пройти по канату над головами зрителей.
— У нас хорошая веревка есть, — вспомнил Уголек. — Она все равно каждый день теряется. Принести?
— Зрителей жалко, — вздохнул Славка.
Тогда Тетка решила прочитать с выражением басню о пьяном зайце.
Витьке предложили стать фокусником. Толик спросил:
— Шпагу свою можешь проглотить?
— Не жуя?
— Искусство требует жертв, — сказал Толик.
Мушкетер подумал и заявил, что лучше станет клоуном. Но из клоунов его скоро прогнали: эта роль была явно не для возвышенной натуры Мушкетера. Тогда он стал жонглером и на первой же репетиции с успехом превратил в осколки три стакана и фарфоровый чайник.
Стой, скажешь ты, что же отличного? Какой-то акробатический этюд, басня про пьяного зайца да еще немного такой же ерунды? И это цирк?
Подожди. Готовился коронный номер. Он-то и был настоящим искусством.
Первой жертвой стал оранжевый петух Курилыча, носивший пышное имя Георгин. Он был красив и безнадежно глуп даже с куриной точки зрения.
Кроме того, как все красивые дураки, Георгин был самоуверен. Это и стало причиной его несчастья. Заметив с забора, как девчонка с черными косами приглашает его угоститься хлебными крошками, Георгин возомнил, что покорил сердце незнакомки.
Он шумно спланировал на чужую территорию, снисходительно прокудахтал приветствие и направился к угощению. Увы! Он попал в сети вероломства и жестокости. Три пары цепких рук ухватили Георгина за крылья, и куриный рыцарь в ту же секунду лишился лучшей половины блистательного хвоста.
Когда истошно орущий Георгин был переброшен в свой огород, завхоз Славка любовно расправил атласные перья.
Тетка принесла довольно потрепанную соломенную шляпу. Витька прикрепил к ней перья. Он сначала примерил шляпу сам, а потомно вздохом отдал Угольку. Уголька снаряжали для главного номера.
Костюм выдумал, конечно, Витька. Никто не слыхал, чтобы дрессировщики наряжались в мушкетерскую одежду, но это было красиво, и с Витькой согласились.
Чтобы костюм был полный, Славка притащил старые отцовские сапоги.
Витька со знанием дела отогнул им голенища. Получились почти мушкетерские отвороты. Сапоги были страшно большими. Когда Уголек влез в них, его ноги сделались похожими на лучинки, торчащие из черных ведер. Но других сапог не было. Славка почесал свою круглую голову и взглянул на Толика. Толик подумал и сказал:
А раз Толик сказал, что сойдет, Уголек не спорил.
Наступил день представления. Зрители устроились на стульях вокруг арены. В билетах так и было сказано: «Вход свободный со своими сиденьями».
Впереди сидели малыши. Их много живет в большом трехэтажном доме. До сих пор о них не было сказано ни слова лишь потому, что в повести они не принимали участия. Народ это не очень сообразительный, и толку от них никакого, один шум.
Но сейчас малыши сидели притихшие и ждали начала, как в настоящем цирке.
За малышами устроились их родители. Кроме того, там был отец братьев Селивановых — очень серьезный, очень загорелый и очень высокий человек.
Перед тем, как сесть среди зрителей, он зашел за «кулисы». Внимательно и без усмешки осмотрел снаряжение артистов, сухими коричневыми пальцами расправил перья Георгина, прилаженные к шляпе Уголька. И спросил мимоходом:
— Готов, дрессировщик?
Почему-то не у своих сыновей спросил, а у него. Уголек поспешно кивнул. Конечно, готов. Правда, от волнения сосет под ложечкой, но про это ведь не станешь говорить. И неожиданно для себя Уголек сказал, искоса глянув на Селиванова:
— А у меня отец — капитан грузового теплохода. Он на Севере.
— Повезло тебе, — заметил Селиванов и пошел на свое место во втором ряду.
Была в числе зрителей и комендантша тетя Клава. А позже всех пришел лейтенант милиции Сережа. Сережу, пользуясь давним знакомством, пригласил Уголек. Он пообещал:
— Ты там такую вещь увидишь! Спасибо говорить будешь.
— Знаю я эти вещи, — усомнился лейтенант милиции. — В Лесном переулке тоже цирк устраивали. Пришлось вызывать пожарную команду, врача и плотника.
А пока представление не началось, лейтенант милиции Сережа смотрел на комендантшу, которой было двадцать два года и которую все, кроме малышей, звали просто Клавой. Он смотрел искоса, но так внимательно, будто хотел сосчитать все веснушки на Клавином лице.
Наконец из сарая донеслась музыка. Это играл Толик. Играл на баяне, который почему-то называл «полбаяна». Одеяло с клоуном заколыхалось, и появилась Тетка в желтом платье, густо обсыпанном елочным блеском. С загнутых кос тоже сыпался блеск легкими искрящимися струйками.
Тетка с достоинством подождала, когда стихнет восторженный гвалт малышей, и объявила первый номер.
Полбаяна умолкли, и на арену вырвались братья Селивановы в красных трусиках. Они с разбегу встали на головы и заслужили аплодисменты.
Потом братья прошлись по арене колесом и показали еще несколько таких же интересных штук. Малыши начали подвывать от восторга.
Митька, братья Козловы и Шуруп, проникшие в цирк для подрывной деятельности, пробовали свистеть. Но лейтенант Сережа посмотрел на них очень серьезно, а Клава пообещала выставить с музыкой.
Едва Толик и Славка скрылись за одеялом, как снова появилась Тетка, с ватным зайчонком. Она заявила о своем намерении читать басню про пьяного зайца.
Толик взял свои полбаяна и на басах начал изображать за одеялом львиное рычание. Получалось здорово.
— Он все умеет, — с восхищением прошептал Уголек в Славкино ухо.
— Ага, — рассеянно отозвался Славка.
— Как это?
— Ну, упрямый. Хочет, чтобы все были такие же, как он.
— Разве это плохо? — удивился Уголек.
В сарай вернулась довольная Тетка. Снаружи гремели аплодисменты. Тетка швырнула в угол зайца и велела Мушкетеру готовиться к выходу.
— Собирай свои склянки, Витенька. А потом ваша борьба, акробаты. Не копайтесь!
Но борьбу пришлось пропустить. Из-за Витьки.
Мушкетер успешно жонглировал стаканами и блюдцем. Упало только два стакана, да и те не разбились на песке. Но вот появился Славка.
Мушкетер стоял на одной ноге. На другой ноге и на руках у него вращались картонные обручи. Мушкетер покосился на Славку и сказал:
Целился он точно. Он должен был швырнуть пластмассовую чашку, чтобы она красиво наделась на мушкетерскую голову. Но в последний момент Славка не нашел пластмассовую посудину и прихватил тяжелую металлическую миску. Впопыхах Славка не подумал о Витькиной голове.
О ней подумала Тетка. Славка говорил потом, что если бы дело коснулось чьей-нибудь другой головы. Тетка бы не крикнула. Но опасность грозила Мушкетеру. Серебрясь на солнце, тяжелая миска снижалась на голову жонглера.
— Ви-ить! — истошно заорала Тетка. Мушкетер поднял глаза, ловко извернулся и вовремя ушел от гибели. Миска стукнула по ногам пятилетнюю зрительницу Натку Лопухову и мирно легла на траву. Рев Натки и глухой ропот родителей грозили срывом представления. Спасти дело мог лишь неожиданный эффект.
— Марш с манежа, болтан, — тихо и зловеще процедила Тетка. Потом Тетка подняла руку, мило улыбнулась и объявила:
— Гвоздь программы! Дрессированные звери. Аттракцион «Смерть и воскрешение браконьера»!
Грянули полбаяна. Из-за одеяла появился самый сообразительный из пятилетних жителей — Алешка Маковкин. На Алешке Маковкине был синий бумажный шлем. В руках Алешка сжимал полосатую палку.
Ничуть не тронутый хлопками и криками друзей-зрителей, Алешка встал посреди арены и поднял палку. Полбаяна угрожающе завыли. Одеяло откинулось, и, сверкая нарядом, появился дрессировщик Угольков.
Уголек тянул деревянную тележку. В тележке, сонно щурясь, лежал Вьюн.
Регулировщик Алешка Маковкин махнул жезлом. Полбаяна оборвали вой.
Теперь, пока не поздно, следует рассказать, что должно было случиться дальше.
Регулировщик Алешка обязан был сурово спросить:
— Гражданин Папиросыч! Зачем вам коляска? Разве у вас мало ног?
Вьюну полагалось лечь на спину и задрать лапы.
— Четыре ноги! — следовало удивиться Алешке.
Уголек собирался заступиться за Вьюна-Папиросыча, сказать, что это очень больной человек, то есть кот. Трудно ему таскать свой живот по земле.
После этого Вьюн должен был гулять среди прутиков, торчащих из песка, и делать вид, что ломает веники. А потом Вьюну предстояло удирать от милиционера Алешки, прыгать при этом через барьерчики и наконец упасть мертвым. Тетка, одетая врачом, не сможет оживить умершего от страха Папиросыча.
— Гражданин Папиросыч, — скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. — Сколько у вас ног?
Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин не дергает за цепочку?
У калитки стоял Белый Щенок.
Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги, тяжелые, как якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.
И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот, и опять навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.
Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плаща-скатерти и с рукавов стекали мутные капли.
А щенка не было нигде.
Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.
— Это. Что. Такое? — прозвенел металлический голос. Мама стояла за спиной Уголька. По лицу ее он понял, что вереница несчастий только началась.
Но он испугался не очень. Он все еще искал глазами щенка. А потом взглянул на грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:
— Искусство требует жертв.
В справедливости своих слов Уголек убедился немедленно. Мама натренированным движением повернула его спиной и затем довольно крепким способом сообщила ему ускорение.
Уголек слушал, гремел сапогами и думал о щенке.
Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно расходились. Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы и Шуруп радостно орали что-то о погорелом театре.
Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн пошел к дому. Он понял, что не дождется хозяина. Вьюн шел и думал о своем поганом житье.
— Неприятности? — спросил его с забора Георгин. Вьюн сел и горестно почесал за ухом.
— Здешние дети — такие варвары, — прокудахтал Георгин, качаясь на голенастых лапах. С остатками хвоста ему было трудно балансировать на заборе. — Они вас загонят в могилу.
— Собачья жизнь, — сказал Вьюн. Он поднялся и побрел домой, волоча цепочку.