Отряд Большевик и встреча с врагом
В октябре 1943 года бригада Большевик готовилась соединиться с идущими вглубь Беларуси частями Красной Армии. На юго-востоке БССР гремела успешная Гомельско-Речицкая операция. Хотя это удастся в ноябре, впереди был еще месяц подготовительных мероприятий.
Командир Иван Гамарко и комиссар Василий Поляничко отрядили лучших разведчиков из лоевских партизан, чтобы разведать путь. Оказалось, что в самом начале пути, у деревни Долголесье Гомельского района, на разведчиков вышел солдат вермахта, крича на ломаном русском: Не стреляйте! и Гитлер капут!.
Унтер-офицер Отто Вебер, австриец, командир отделения пехотной дивизии вермахта, всего третий месяц как прибыл в Беларусь. Уже дома, в Инсбруке, он был наслышан об СССР, готовившемся поработить Европу. Однако на оккупированной Беларуси он увидел не монгольские толпы, а гари от карательных контрпартизанских акций.
Побег и предательство
Информация о приближении Красной Армии заставила Отто Вебера решиться. Оставив пост, он под пулями своих собратьев бежал в лес, чтобы найти партизан. С собой он взял двойной боекомплект, запас продуктов и план размещения своей дивизии и соседних в районе Гомеля.
Этот набросок был подтвержден сведениями других партизанских отрядов и спустя неделю появился в штабе наступающих войск.
В 1946 году военнопленный вернулся на родину, оставив в памяти гомельских партизан незабываемый след.
Встреча с футболистом в Саудовской Аравии
Владислав Егоров, казанский ватерполист, сейчас играет за местную команду Аль Кадисия в саудовском Эль-Хубаре. Он делится воспоминаниями о различных городах, в которых ему довелось выступать, от Москвы до Испании.
Глубокая неприязнь и водное поло
Владислав рассказывает о своем сербском городе Вальево, где на 90 тысяч жителей приходится сразу две команды по водному поло. В среде болельщиков двух команд из Вальево царит глубокая неприязнь друг к другу.
Водное поло: страсть и соперничество
Между клубами водного поло часто возникают напряженные отношения, порой переходящие в настоящую вражду. На примере российских и боснийских команд можно увидеть, что соперничество далеко не всегда ограничивается полем игры.
Россия: Валиево Горенье против Валис-93
В России команды Валиево Горенье и Валис-93 долго соперничали не только на воде, но и в сердцах фанатов. Несмотря на лучшие результаты Валиево Горенье, неприязнь среди болельщиков была глубокой. В конечном итоге команды объединились и стали известны как Валис Вега.
Босния: Борац против Баня Лука
В Боснии команды Борац и Баня Лука не могут играть в одном чемпионате из-за глубокой неприязни. Несмотря на то, что они играли в чемпионате Сербии, Борац выступает в Альпийской лиге без поддержки и соревнуется с командами Австрии, Словении и Италии. В то время как Баня Лука играет в домашнем чемпионате, Региональной лиге и в чемпионате Сербии.
Черногория: Маленький, но сильный
В Черногории всего четыре команды на 600 тысяч человек. Воспитанники клуба Ядран из Херцег Нови составляют основу черногорской силы в водном поло. Ситуация напоминает времена, когда за Кубок Стэнли боролись всего шесть команд.
Европейские чемпионаты: перемещение и развитие
Не только в России и Боснии, но и во всей Европе сборные команды развиваются благодаря программам развития. Американские игроки также присоединяются к европейским чемпионатам для улучшения уровня игры.
Чувство конкуренции и страсти в водном поло приводит к созданию интересных соперничеств, истории и традиции. Все это делает водное поло не только спортивным мероприятием, но и настоящим искусством соперничества.
Предоставлено realnoevremya.ru Владиславом Егоровым
Путь к успеху в водном поло: от второго дивизиона к первому
В Черногории водное поло занимает особое место – здесь проходит Кубок страны, еврокубки, Региональная лига, которые предоставляют отличную игровую практику для команд.
Региональная лига: путь к вершине водного поло
Когда я играл за команду Валиса-93 во втором дивизионе, понял, что это лига сильнейших команд из Сербии, Хорватии и Черногории. В этой лиге также выступают словенцы и боснийцы, делая её довольно разнообразной. Второй дивизион пользуется популярностью и достоин участников, несмотря на отсутствие шанса на еврокубки.
Переход в первый дивизион: желанный результат
Второй дивизион служит ступенькой для команд, стремящихся попасть в первый дивизион Региональной лиги. В основе первой лиги – сильнейшие клубы из Сербии, Хорватии и Черногории, составляющие элиту водного поло в Европе. Успех в этой лиге – цель, на которую стремится каждая команда.
Развитие спорта в Черногории
По приезду в Черногорию, убедился, что русский язык сильно конкурирует с сербским, который я изучал ранее. Однако, общение внутри команды в основном проводилось на сербском. Живя в Будве, понял, что этот город станет навсегда в моем сердце благодаря прекрасной атмосфере, коллективу и планам по развитию команды.
Новые вызовы и перспективы
Смена президента и тюремное заключение мэра города Будвы привели к заморозке переговоров по финансированию команды, оставив лишь молодежь во главе. В отличие от Черногории, в Саудовской Аравии появился мощный спонсор – компания нефтяной Сауди Арамко, которая уже показала свою стратегию развития водного поло. Мы только начали свой путь, но уже смогли одержать победу на турнире по мини-ватерполо в Дохе.
Источник изображения: realnoevremya.ru СК Синтез
Статья подготовлена профессиональным SEO копирайтером
Практика спонсорства в национальных федерациях
При обсуждении стратегии развития водного поло, важно упомянуть о практике спонсорства национальными федерациями игроков, выступающих в других чемпионатах. Эта стратегия применяется не только американцами в отношении своих игроков, участвующих в чемпионате Греции, но и казахстанцами, которых можно встретить в различных европейских командах.
Эта практика спонсирования игроков из середнячковых стран и аутсайдеров уже является общепринятой. Она помогает развитию водного поло за пределами национальных чемпионатов и придает дополнительный импульс игрокам из менее известных стран.
Влияние национальных федераций на состав команд
Подобные инициативы значительно влияют на состав команд и развитие водного поло в разных странах. Например, американцы, участвующие в чемпионате Греции, являются частью стратегии по возрождению американского водного поло под руководством Деяна Удовичича. Подобные мероприятия способствуют повышению конкуренции и уровня игры во всем мире.
Активность японцев и мальтийцев на европейских чемпионатах
Не стоит упускать из виду и других участников эвропейских чемпионатов, таких как японцы и мальтийцы. Вовлечение мальтийцев в европейские команды открывает новые перспективы в развитии водного поло, позволяя этим странам укрепить свои позиции на мировой арене.
Заключение
Предоставление спонсорской поддержки и возможностей для участия в зарубежных чемпионатах игрокам из различных стран становится все более распространенным явлением. Это способствует развитию водного поло, повышению уровня игры и конкуренции между различными национальными командами. Важно уважать культурные особенности каждой страны и стремиться к взаимопониманию и сотрудничеству на мировом уровне.
— Начнем с того, что я легок на подъем, что можно было понять по игровой карьере: Питер — Чехов — Москва, сейчас четвертая заграничная страна в неполные 30 лет. При приезде в чужую страну необходимо понимать, что чужая культура заслуживает уважения, в том числе и потому, что я приехал к ним, а не наоборот. Из любопытного отмечу, что иногда на командном ужине мы рассаживаемся на полу и едим руками, хотя это не совсем привычно не только мне, но и местным партнерам по команде. Здесь очень чисто, ни о какой преступности речи быть не может, тех же кражах, например. Из религиозного я понимаю, что приближается месяц Рамадан, про который я был наслышан еще живя в Казани, с необходимостью питаться только с заходом солнца. Любопытным испытанием будет пожить в такой период.
— Кстати, наверняка это коснется и многочисленных футбольных звезд, которые протоптали даже не тропинку, а настоящую магистраль в местный чемпионат. С кем-то успели пересечься из селебрити кожаного мяча?
СпортВодные виды спорта Татарстан
Рано утром, часов в пять-шесть, кто-то твердо постучал Федору в дверь. Отворил — стоит незнакомый человек.
— Здравствуйте. Я — Чапаев!
Пропали остатки дремоты, словно кто ударил и мигом отрезвил от сна. Федор быстро взглянул ему в лицо, протянул руку как-то слишком торопливо, старался остаться спокойным.
— Клычков. Давно приехали?
Федор быстро-быстро обшаривал его пронизывающим взглядом: хотелось поскорее рассмотреть, увидеть в нем все и все понять. Так темной ночью на фронте шарит охочий сыщик-прожектор, торопясь вонзиться в каждую щелку, выгнать мрак из углов, обнажить стыдливую наготу земли.
Через две минуты Федор видел, как один из гостей развалился у него на неубранной постели, вздернул ноги вверх по стене, закурил и пепел стряхивал сбоку, нацеливаясь непременно попасть на чемоданчик Клычкова, стоявший возле постели. Другой привалился к «туалетному» слабенькому столу, и тот хрустнул, надломился, покачнулся набок. Кто-то рукояткой револьвера выдавил стекло, кто-то овчинным грязным и вонючим тулупом накрыл лежавший на столе хлеб, и когда его стали потом есть — воняло омерзительно. Вместе с этой ватагой, словно еще задолго до нее, ворвался в комнату крепкий, здоровенный, шумливый разговор. Он не умолкал ни на минуту, но и не разрастался, — гудел-гудел все с той же силой, как вначале: то была нормальная, обычная речь этих свежих степных людей. Попробовали бы разобрать, кто у них тут начальник, кто подчиненный! Даже намеков нет: обращение одинаково стильное, манеры одинаково резкие, речь самобытная, колоритная, насыщенная ядреной степной простотой. Одна семья! Но нет никакой видимой привязанности одного к другому или предупредительности, никаких взаимных забот, хотя бы в самомельчайших случаях, — нет ничего. А в то же время видите и чувствуете, что это одна и крепко свитая пачка людей, только перевита она другими узами, только отчеканилась она в своеобразную форму: их свила, спаяла кочевая, боевая, полная опасностей жизнь, их сблизили мужество, личная отвага, презрение лишений и опасностей, верная, неизменная солидарность, взаимная выручка, — вся многотрудная и красочная жизнь, проведенная вместе, плечом к плечу, в строю, в бою.
Чапаев выделялся. У него уже было нечто от культуры, он не выглядел столь примитивным, не держался так, как все: словно конь степной сам себя на узде крепил. Отношение к нему было тоже несколько особенное, — знаете, как иногда вот по стеклу ползает муха. Все ползает, все ползает смело, наскакивает на других таких же мух, перепрыгивает, перелезает, или столкнутся и обе разлетаются в стороны, а потом вдруг наскочит на осу и в испуге — чирк: улетела! Так и чапаевцы: пока общаются меж собою — полная непринужденность; могут и ляпнуть, что на ум взбредет, и двинуть друг в друга шапкой, ложкой, сапогом, плеснуть, положим, кипяточком из стакана. Но лишь встретился на пути Чапаев — этих вольностей с ним уж нет. Не из боязни, не оттого, что неравен, а из особенного уважения: хоть и наш, дескать, он, а совершенно особенный, и со всеми равнять его не рука.
Это чувствовалось ежесекундно, как бы вольно при Чапаеве ни держались, как бы ни шумели, ни ругались шестиэтажно: лишь соприкоснутся — картинка меняется вмиг. Так любили и так уважали.
— Петька, в комендантскую! — скомандовал Чапаев.
И сразу отделился и молча побежал Петька — маленький, худенький черномазик, числившийся «для особенных поручений».
— Я через два часа еду, лошади штобы враз готовы! Верховых вперед отошлешь, нам с Поповым санки — живо! Ты, Попов, со мной!
И властно кивнул головой Чапаев желтолицему сутулому парню. Парню было годов тридцать пять. У него смеялись серые добрые глаза, а голос хрипел, как вороний кряк. При могутной, коренастой фигурище были странны мягкие, словно девичьи движенья. Попов рассказывал, видимо, что-то веселое и смешное, но как услышал слово Чапаева — враз остыл, стушил, как свечу, усмешку в серых глазах, посмотрел прямо и серьезно Чапаеву в глаза ответным взглядом и глазами ему сказал:
Тогда Чапаев скомандовал дальше:
— Кроме — никого! Комиссар вот еще поедет да конных дать троих. Остальные за нами на Таловку. Лошадей не гнать напрасно. Быть к вечеру!
Кочнев вышел. Он показался Федору гимнастом — такой быстрый, легкий, гибкий, жилистый. Короткая телогрейка, коротенькие рукава, крошечная шапчонка на затылке, на ногах штиблеты, до колен обмотки. Годов ему меньше тридцати, а лоб весь в морщинах. Глаза хитрые, светло-серые, нос широкий и влажный, он им шмыгает и как-то все плутовски его набок искривляет. Зубы белые, волчьи, здоровеннейшие; когда смеется — хищно оскаливает, будто собираясь изгрызть в лоскутья.
Был тут Чеков. Кидался в глаза широкими рыжими бровями, пышными багровыми усами, крокодильей пастью, монгольскими скулами; как пиявка, налитая кровью, — отвисла нижняя губа, квадратом выпер чугунный подбородок, а над ним, как гриб в чугуне, потный и рыхлый нос. Под рыжими рогожами бровей — как угли, Чековы глаза. Широка и крута у Чекова грудь, тяжелого веса лапы-лопаты. Чекову сорок лет с пустяком.
Возился с чайниками, резал хлеб, острил впропалую, сам гоготал, всех задевал и всем отвечал Теткин Илья, заслуженный красногвардеец, маляр по профессии, добродушный, звонкий, всеми любимый охотник до песен, до игры, до забавы. Годами чуть постарше Петьки: двадцать шесть — двадцать восемь.
Рядом стоит и ждет, терпеливо, молча, хлеба от Теткина — Вихорь, лихой кавалерист, горячий командир конных разведчиков, на левой руке без мизинца. Это обстоятельство — мишень для острот:
— Вихорь, ткни его мизинцем, беспалого хрена!
Вихоря трудно возмутить: от природы таков, всегда таков, и в бою таков. Много молча может сделать человек!
Больше всех толкался, крепче всех бранился и шумел Шмарин, — в дубленой поддевке, в валенках (все зябнет, больной), с хриплым, как у Попова, голосом, черноглазый, черноволосый, смуглый, изо всех самый старший: ему под пятьдесят.
Кучер Аверька, парнишка, — тут же со всеми, оперся на кнут, зорко доглядывает, как идут хлопоты насчет закуски и чаю. Лицо у Аверьки багровое, нос — что луковица, глаза с морозов осоловелые, губы обветренные в трещинах, на шее намотан платок, — с ним и спит.
Из вестовых постоянный и любимый — Лексей, давний знакомый Чапаеву, дотошный, изворотливый парень. Когда что надо достать — посылается Лексей — все добудет, все приготовит и принесет. Перекусить ли надо, чеку на повозку али ремешок к седлу, лекарства домашнего раздобыть — никого не посылают, кроме Лексея: самый ловкий кругом человек.
И что за народец собрался! Как только лицо — так тебе и тип: садись да пиши с него степную поэму.
У каждого свое. Нет двоих, чтоб одно: парень к парню, как камень к камню. А вместе все — перевитое и свитое молодецкое гнездо. Одна семья! Да какая семья!
Зашумело легкое шевеленье — любопытство осветило не одну пару на Чапаева устремленных глаз.
С командиром бригады Чапаев поздоровался наскоро, отрывисто, глядя в сторону, а тот галантно изогнулся, пришпорил, потом подвытянулся, чуть ли не рапорт выпалил. О Чапаеве был он очень наслышан, только больше все со скверной, с хулиганской стороны, в лучшем случае — знал про Чапаева-чудака, а дельных дел за ним — не слыхал, степным летучкам про геройство чапаевское — не верил.
Изо всех дверей выглядывали любопытные. Так в купеческом где-нибудь доме выглядывают из щелей «домашние», когда случится приехать знатному гостю. Видно было, что наслышался о Чапаеве страхов разных не только один комбриг. В помещении штаба чисто сегодня не по-обычному. Все сидят и все стоят на своих местах. Приготовились, не хотели ударить в грязь лицом, а может, и опасались: горяч Чапаев-то, кто знает, как взглянет?.. Когда пришли в кабинет командира бригады, тот разостлал по столу отлично расчерченный план завтрашнего наступленья. Чапаев взял его в руки, посмотрел молча на тонкий чертеж, положил снова на стол. Подвинул табуретку. Сел. За ним присели иные из пришедших.
Ему дали плохонький оржавленный циркуль. Раскрыл, подергал-подергал, — не нравится.
— Вихорь, поди у Аверьки из сумки мой достань!
Окружавшие молчали. Только изредка комбриг вставит в речь ему словечко или на вопрос ответит. Перед взором Чапаева по тонким линиям карты развертывались снежные долины, сожженные поселки, идущие в сумраке цепями и колоннами войска, ползущие обозы, в ушах гудел-свистел холодный утренник-ветер, перед глазами мелькали бугры, колодцы, замерзшие синие речонки, поломанные серые мостики, чахлые кустарники.
Чапаев шел в наступление!
Когда окончил вымеривать — указал комбригу, где какие ошибки: то переход велик, то привал неудачен, то рано выйдут, то поздно придут. И все соображения подтверждал отметками, что делал, пока измерял. Комбриг соглашался не очень охотно, иной раз смеясь тихомолком, в себя. Но соглашался, отмечал, изменял написанное и расчерченное. По некоторым вопросам, как бы за сочувствием и поддержкой, Чапаев обращался то к Вихорю, то к Попову, то к Шмарину:
— А ты што скажешь? Ну, как думаешь? Верно аль нет говорю?
Не привыкли ребята разглагольствовать много в его присутствия, да и мало что можно было им добавить — так подробно и точно все бывало у Чапаева предусмотрено. На него и пословицу перекроили:
Эту новую пословицу выдумали только для него. И хорошо выдумали, потому что бывали прежде случаи, когда он послушает совета, а потом и плачется, бранится, клянет себя. И не забыть еще ребятам одного «совещания», когда они в горячке наговорили бог знает что. Чапаев слушал, долго слушал, и даже все поддакивал:
Собеседники думали и впрямь, что он соглашается и одобряет. А кончили:
— Ну ладно, — говорит, — вот што надо делать: на все, што болтали, плюнуть и забыть: никуда не годится. Теперь слушайте, что стану я приказывать!
Да так зачал, что вовсе по-другому дело повернул — и похожего не осталось нисколечко из того, про что так долго совещались.
На совещании том были все трое — помнили его, и теперь уж лезли мало, много молчали, отлично знали, когда и где можно говорить, чего нельзя:
«Иной раз и совет, может, следует подать, это верно, а то — и словом одним беды натворишь!»
Теперь молчали. Молчал почти все время и Федор: он-то не цепко еще разбирался в военных вопросах и кой-какие пункты понимал с трудом или вовсе никак себе не представлял, — это уж потом, через месяцы, освоился он с боевой и иной фронтовой премудростью, а теперь — чего же со «шляпы гражданской» было и спрашивать.
Что такое Чапаев? Как себе представлял Клычков Чапаева и почему именно с ним он надумал установить в отношениях особую, тонкую систему? Надо ли вообще это делать?
Федор, еще работая в тылу, слыхал, конечно, и читал многократно о «народных героях», сверкавших то на одном, то на другом фронте гражданской войны. И когда присматривался — видел, что большинство их из крестьянства и очень мало — из рядов городских рабочих. Герои-рабочие всегда были в ином стиле. Выросший в огромном рабочем центре, привыкший видеть стройную, широкую, организованную борьбу ткачей, он всегда несколько косо посматривал на полуанархические, партизанские затеи народных героев, подобных Чапаеву. Это не мешало ему с глубочайшим вниманием к ним присматриваться и относиться, восторгаться их героическими действиями. Но всегда-всегда оставалась у него опаска. Так и теперь.
Рабочие — там другое дело: они не уйдут никогда, ни при какой обстановке, то есть те из них, что сознательно вышли на борьбу. Ясное дело, что и среди рабочих есть вчерашние крестьяне, есть и малосознательные, есть и «слишком» сознательные, ставшие белоручками. Но там, там сразу увидишь, с кем имеешь дело. А в этой вот чапаевской партизанской удали — ой, как много в ней опасного!»
Петька — так почти все по привычке звали Исаева — высунул в дверь свою крошечную птичью головку, мизинцем поманил Попова и сунул ему записку. Там значилось:
«Лошыди и вся готовый дылажи Василей Иванычу».
Петька знал, что в некоторые места и при некоторой обстановке вваливаться ему нельзя — и тут действовал постоянно подобными записками. Записка подоспела вовремя. Все было сказано, отмечено, подписано: сейчас же приказ полетит по полкам. Формалистика с приемом дел отняла немного времени.
— Я командовать приехал, — заявил Чапаев, — а не с бумажонками возиться. Для них писаря есть.
— Василь Иваныч, — шепнул ему Попов, — вижу, ты кончил. Все готово, ехать можно.
— Готово? Едем!
Поднялся Чапаев быстро со стула.
Все расступились, и он вышел первый — так же, как первым вошел сюда.
На воле, у крыльца, собралась толпа красноармейцев, — услыхали, что приехал Чапаев. Многие вместе с ним воевали еще в 1918 году, многие знали лично, а слыхали, конечно, все до единого. Вытянутые шеи, горящие восторгом и изумлением глаза, заискивающие улыбки, расплывшиеся до ушей.
— Да здравствует Чапаев! — гаркнул кто-то из первых, лишь только Чапаев сошел с лестницы.
— Ура-а-а!.. Ура-а-а!..
Со всех сторон сбегались красноармейцы, подходили жители, толпа росла.
— Товарищи! — обратился Чапаев.
Вмиг все смолкло.
Раскатились новые катанцы «ура». Чапаев уселся в санки, за ним примостился Попов. Трое конных ждали тут же. Федору подвели вороного шустрого жеребца.
— Айда! — крикнул Чапаев.
Кони рванулись, толпа расступилась, закричала громче. Так шпалерами и ехали до самой окраины Алгая.
Степная снежная пустыня однообразна и скучна. В прошедшие теплые дни бугорки оплешивились было до самой земли, а теперь и их занесло; всю степь позавеяло, схрустнуло морозом. Кони идут легко и весело. Чапаев с Поповым сидят почти спинами один к другому, можно подумать — переругались: обдумывают предстоящее дело, готовятся к завтрашнему дню. В трех-четырех шагах за повозкой поспевают всадники, ни ближе, ни дальше, все время на одном расстоянии, будто прикованные. Федор едет сбоку. Он иной раз отстанет на целую версту и пустит в карьер. И любо скакать по степи, благо конь так легок, охоч на скок.
— Значит, вместе теперь, товарищ комиссар?
— Вместе, — ответил Федор и сразу заметил, как крепко, плотно, будто впаянный, сидел Чапаев в седле. Потом оглядел себя и показался привязанным.
«Тряхнуть покрепче — и вон полечу, — подумалось ему. — Вот Чапаев, глянь-ка, — этот уж нипочем не выскочит».
— Вы давно воевать-то начали?
И Федору почуялось, будто тот ухмыльнулся, а в голосе послышалась ирония. «Знает, дескать, что на фронте я только-только, ну и подшучивает».
— А то по тылам были? — опять спросил Чапаев.
И опять вопрос язвительный.
Надо знать, что «тыловик» для бойцов, подобных Чапаеву, — это самое презренное, недостойное существо. Об этом Федор догадывался и прежде, а за последние недели убедился вполне, едучи и беседуя многократно с бойцами и командирами.
— Это за Москвой?
— За Москвой, верст триста будет.
— Ну, и што там, как дела-то идут?
Федор обрадовался перемене темы, ухватился жадно за последний вопрос и пояснил Чапаю, как трудно и голодно живут иваново-вознесенские ткачи. Почему ткачи? Разве нет там больше никого? Но уж так всегда получалось, что, говоря про Иваново-Вознесенск, Клычков видел перед собой одну многотысячную рабочую рать, гордился тем, что близок был с этой ратью, и в воспоминаниях своих несколько даже позировал.
— Кто жрет? — не понял Федор.
Чапаев нервно забулькал в седле.
— Не может быть все, — протестовал Федор. — Хоть сколько-нибудь, а есть же таких, что с нами. Да постойте-ка, — вспомнил он с радостным волненьем, — хоть бы и у нас вот тут, в бригаде, из казаков вся разведка конная?
— В бригаде? — чуть задумался Чапаев.
— Да-да, — у нас, в бригаде!
— Нет, сколько бы ни был я — все равно: не поверю!
Голос у Федора был крепок и строг.
— Иксплататоры, — выговорил с трудом Чапаев.
— Какие центры?
Это Чапаев напал на самый свой острый вопрос — о штабах, о генералах, о приказах и репрессиях за неисполнение, — вопрос, в те времена стоявший поперек глотки не одному Чапаеву и не только Чапаевым.
— Без генералов не обойдешься, — буркнул ему успокоительно Клычков, — без генералов что же за война?
Чапаев крепко смял повода.
— Знаешь, — говорит, — Рейн-реку?
А я всю германскую воевал, как же мне не знать-то? Только подумал: да што, мол, я ему отвечать стану?
— Нет, дескать, не знаю. А сам-то ты, — говорю, — знаешь Солянку-реку?
Он вытаращил глаза — не ждал этого, да:
— Нет, — говорит, — не знаю. А што?
Федор рассмеялся, посмотрел на Чапаева изумленно и подумал:
— Нет, оно как же не учиться, — возразил Федор. — Учиться всегда есть чему.
Чапаев дал шпоры. Федор последовал примеру. Нагнали Попова. Через десять-минут въезжали в Казачью Таловку.